Пари с будущим - Страница 166

166

Большой хищной птице было нетрудно сопровождать их, планируя с крыши на крышу и в общей суматохе оставаясь незамеченной. Если бы кто-то вдруг оказался рядом с нею, он онемел бы от ужаса и поседел, услышав, что кортоне разговаривает с кем-то на человеческом, пусть и неизвестном языке:

— Они уже сворачивают в проулок… Спешиваются… Остановились и молчат… Из дверей вышел Капротти. Он посмотрел на них и отправился дальше. Они его как будто не заметили… Джакомо свернул за угол и куда-то побежал… Продолжаю наблюдение…

* * *

— И козьего сыру не забудь! — крикнул вслед Салаино краснолицый кузнец, высовываясь в мастерскую.

— Ты мне еще с прошлого раза должен, Томмазо!

— Ничего, я помню.

— Я тоже! — хохотнул молодой человек и, поправляя на кудрях щегольской берет, стал взбегать вверх по лестнице.

При выходе во двор его окатило ужасом: напротив мастерской скорняка стоял небольшой, но грозный отряд из нескольких солдат, возглавляемых кондотьером, и среди них, опустив куколи чуть ли не до кончика носа, замерли два черных священника. Из-за угла на них таращились уличные мальчишки — и только они, да, пожалуй, лошади незваных гостей казались живыми. Сами же солдаты с инквизиторами походили на разодетые статуи.

Стараясь не обращать на себя их внимания, Салаино как ни в чем не бывало зашагал своей дорогой, и только повернув на соседнюю улицу, перевел дух, а потом со всех ног припустил к учителю. О заказе Перетолы он тут же забыл, едва увидал визитеров.

— Силы небесные, — бормотал он под нос, — с солдатами! Рехнуться можно!

У церкви хватало и собственных сил, чтобы арестовывать и тащить на допрос сопротивляющегося человека. К представителям светской власти, в частности — к военным — она обращалась крайне редко и неохотно. Местная инквизиция отличалась нравом скромным, афишировать свою деятельность не любила. Все знали испанцев-инквизиторов по именам: и ныне покойного Томмазо Торквемаду, и все еще здравствующего Диего де Деса, — но те, кто занимался подобным на территории, картографами изображаемой в виде сапожка, вторгшегося в Средиземное море, были едва ли кому известны даже понаслышке. Трибуналы проходили тихо, не привлекая внимания. Если казнили, то делали это за пределами городов.

Замешкайся Салаи при выходе, то увидел бы странное представление. Гости зашевелились вдруг все разом. Сначала стали переглядываться, потом — озираться, затем повернулись к своим лошадям. На их лицах отображалась опустошительная растерянность: никаких иных чувств она рядом с собой не терпела. С минуту приходя в себя, солдаты начали расспрашивать своего кондотьера, что они здесь делают, а кондотьер принялся допытываться того же у инквизиторов, которые в свою очередь разводили руками, шептали молитвы и крестились. Наконец все они сели верхом и убрались вон, причем разъехавшись в разные стороны.

* * *

Пребывавший на посту ординария флорентийской епархии архиепископ Ринальдо Орсини с недавних пор рассчитывал на кардинальский сан и переезд в Рим. Ему долго приходилось скрывать былую симпатию к учению оголтелого Джироламо Савонаролы, но после смерти Папы Александра VI Орсини почувствовал себя куда свободнее. У него были и личные причины ненавидеть покойного Родриго Борджиа — понтифика Александра VI, а также все его осиное гнездо, с вычурной иронией названное кем-то «семейством Борджиа». Превосходная семейка! Вспомнить хотя бы то, что невестка архиепископа, практически не скрываясь от мужа, косоглазого и забитого Орсино, блудила с пожилым Родриго и даже прижила от него дочь Лауру, дружила с Лукрецией Борджиа, которую подозревали в кровосмесительной связи с собственным папашей и братцем, и ни во что не ставила флорентийского родственника — то есть, его преосвященство Ринальдо… Когда ядовитое гнездо разорили, а Юлий II изъявил намерение приструнить всех сторонников Чезаре Борджиа, еще остававшихся на территориях некогда завоеванных им провинций, в том числе во Второй Флорентийской республике, архиепископ Орсини начал действовать.

Только вчера ему доставили анонимный донос на Леонардо, нескольких его учеников и Томмазо Перетолу, непонятно как вошедшего в доверие к художнику — по слухам, скептически и с иронией относящемуся к чернокнижию, алхимии и прочим подобным вещам. Не откладывая в долгий ящик, ординарий направил двух инквизиторов по указанному в оговоре адресу. Один из них, побеседовав со своим троюродным дядей, гонфалоньером Содерини, получил разрешение ехать на арест в сопровождении отряда патрульных. Поэтому теперь его преосвященство, сочиняя письмо в Ватикан по другому вопросу, нет-нет да вспоминал о деле неуловимого да Винчи и ощущал в себе нетерпение поскорее увидеть главного подозреваемого у себя в кабинете — а он собирался поговорить с художником с глазу на глаз. О Перетоле по прозвищу Заратустра он тоже вспоминал, но больше всего интересовала Орсини личность знаменитого маэстро из Винчи. Четверть века назад на Леонардо уже доносили, но потом возникла защитительная записка, последовали разбирательства, повторный донос того же анонима, отсутствие свидетелей и в итоге — окончательное оправдание. И если суть тех, первых, доносов на якобы имевшую место содомию среди молодых художников, в число которых входил и Леонардо, носила откровенно завистнический характер, а потому не вызывала особенного доверия дознавателей, то теперь всё оборачивалось куда серьезнее. Речь в записке шла о некромантии с кражею трупов, которой занимаются Леонардо и его ученики в мастерской, оборудованной в подземной галерее-переходе между университетом и базиликой Сантиссима Аннунциата. Место указано было настолько точно, что Орсини заподозрил в оговоре кого-то из близкого окружения самого да Винчи.

166